Some message for mobile (if needed).

Рамаяна | Введение

Меню Введение Фотообзор Слайды Глава 1 Примечания Выводы

Рамаяна «Поход Рамы» символического автора Вальмики, представляет собой ядро большого рода санскритской литературы – ведийского священного календарного эпоса, к которому помимо того принадлежит еще несколько десятков великих поэм того же названия, насчитывающих вместе около миллиона строф.

Это – подлинная энциклопедия древнеиндийской жизни, этики и мифологии, основа для многих сотен эпических поэм, пересказов и подражаний.

«Поход Рамы» оказал огромное влияние на литературы Индии и Азии, а в последние столетия – на многие литературы Европы и Америки. Данная книга представляет собой исследование и прозаический перевод первой из семи частей поэмы на русский язык. Адресуется филологам, философам, историкам и всем интересующимся древней культурой Индии.

«Рамаяна» Вальмики – замечательнейшее явление не только индийской, но и всей мировой культуры. Честь создания этого великого, поразительного, величественного и многозначного поэтического творения принадлежит древности, но оно нисколько не утратило своей притягательности и для современного читателя.

По мнению американского переводчика поэмы Р. Гольдмана, притягательность «Рамаяны» и тайна её чрезвычайного успеха заключается не только в природе лежащей в её основе фантазии, затрагивающей глубины нашего существа, но, главным образом, в монолитности и цельности образов, лишённых внутреннего разлада. Несмотря на многочисленные текстологические и филологические головоломки и принадлежность поэмы к весьма самобытной культурной традиции, она не может не привлекать современного западного читателя своим загадочным очарованием и внутренней дилеммой.

Ряд исследователей разделяет мнение А. А. Макдонелла, относившего поэму к разряду светской эпической поэзии и утверждавшего, что как таковая она не имеет себе равных во всей мировой литературе с точки зрения её влияния на жизнь и мышление народа.

Обычно же в Индии поэма рассматривается как одно из важнейших священных писаний, стоящее в ряду других великих мифологических поэм, таких как «Махабхарата», восемнадцать больших и восемнадцать малых «Пуран», а также более двух сотен шиваитских «Тантр».

Задачей этих великих поэм было наполнение вечного шестидесятилетнего календаря Юпитера разнообразным и общезначимым содержанием – ведантийской интегральной философией времени, универсальной этикой самопознания, законами обычного и государственного права, политологией идеального государства, описанием общественных праздников и хронообрядов, а главное, развернутым изложением ведийских мифов о сотворении подлунного хрономира, его кончине и повторном творении, и о двух великих царственных родах светил – Солнца и Луны. Будучи повествованием об идеальном небесном царстве-государстве, эта поэма – одна из величайших коммунистических Утопий, когда-либо созданных на Земле.

Будучи источником индусской мифологии, образцом в прямом смысле слова несметного количества литературных переработок различных жанров, некоторые из которых стали священными писаниями вишнуитов, шиваитов, шактистов, буддистов и джайнов, «Рамаяна» Вальмики представляет собой, несомненно, прочное духовное основание индийской культуры на протяжении более чем двух тысяч лет.

В Индии «Рамаяна» окружена всеобщим почитанием и обожанием. Эта любовь не могла быть не замечена и в сопредельных странах. В разные эпохи поэма осуществляла трудные и длительные путешествия к дальним землям и обогащала цивилизации многих народов. Она оказала значительное влияние еще в раннем средневековье на становление духовной и художественной культуры во многих странах Азии, таких как Персия, Тибет, Хотан, Камбоджа, Лаос, Таиланд, Индонезия, а в некоторой степени – и в Монголии, Китае и даже Японии.

Но ощутимо ее влияние и в странах к западу от Индии – в Персии и далекой Европе. С огромным воодушевлением были встречены в Европе первые переводы памятника на европейские языки в Новое время. Вот как отозвался о поэме известный французский историк Жюль Мишеле (1798-1874), автор 2-томной «Истории Рима» и 17-томной «Истории Франции» (1833 – 1867):

«1863-й год всегда будет дорог и благословенен для меня, так как в этот год я удостоился чести прочесть в первый раз великую священную поэму Индии – божественную «Рамаяну».

[…] Тот, кто чувствует, что его сердце засыхает, пусть напьётся из «Рамаяны». Тот, кто понёс дорогую утрату и погружён в печаль, пусть вкусит из неё радостей и благодатей природы. Тот, кто работал слишком много и слишком много желал, пусть пьёт из этой чаши струю жизни и молодости!

Человек не может работать непрерывно. Он должен отдыхать каждый год, должен передохнуть и обновить силы в великих живых источниках, которые сохраняют свою вечную свежесть. Но где же их искать как ни у колыбели нашего племени – на священных вершинах, откуда спускаются по одну сторону Инд и Ганга, а по другую – потоки Персии, реки рая?

Всё узко на Западе. Греция так невелика, что я задыхаюсь в ней, Иудея так засушлива, что в ней меня охватывает тоска. Дайте мне взглянуть в сторону возвышенной Азии, в сторону глубокого Востока! Там находится моя огромная поэма, широкая, как Индийское Море, благословенная и украшенная солнцем – книга божественной гармонии, в которой нет ничего раздражающего. Умиротворяющий покой пронизывает её, и даже в пылу сражения, описанного в ней, мы обнаруживаем бесконечную сладость, безграничное братство, которое простирается на любое живое существо; бездонное и безбрежное море, полное любви, сострадания и милосердия. Я нашёл то, что искал, – «библию» доброты. Прими же меня, великая поэма! Позволь мне погрузиться в тебя, о Молочное Море!»

Имеется значительный пробел в индологических исследованиях стран Союза-Содружества, так как, хотя уже и проделана определенная литературоведческая работа, и начат перевод поэмы, полный текст важнейшего памятника научной и философской мысли всё еще недоступен исследователям и выключен из научного и культурологического оборота.

Что касается отечественной белорусской культуры, перевод этого памятника, несомненно, расширит круг первоисточников мировой литературы и упрочит источниковую базу древней всемирной истории, в течение длительного времени ограниченную только европейской проблематикой. Культурологический анализ «Рамаяны» поможет включить в образовательный процесс большой пласт новых сведений о культуре древней Индии наряду с современными тенденциями индийской и мировой культурологии, литературоведения, этики и эстетики.

Эта работа – важный шаг в закладке оснований белорусской индологии и санскритологии, дисциплин, которые должны содействовать не только углублению взаимопонимания между нашими народами, но и реформе гуманитарного образования в нашей республике. Явно потребность в восточных дисциплинах уже осознаётся нашим Министерством иностранных дел и некоторыми университетами.

Хотя отношение именно к индийским языкам и связанным с ними литературным и философско-религиозным традициям до сих пор не просто прохладное, а скорее, враждебное или боязливое. Это объясняется и традиционным провинциализмом белорусской культуры, и боязнью столкновения с новыми и малоизведанными областями духовной культуры других народов на фоне духовной агрессии с Запада, использующего в пропаганде своей массовой культуры в том числе и выхолощенные восточные религиозные идеи.

Близкое знакомство с этим памятником необходимо не только для историков, философов, правоведов, политологов, литературоведов, искусствоведов, но и для всех нас, если мы желаем лучше понимать себя и друг друга и служить миру посредством подлинной универсальной этики, понятной на всех континентах во все эпохи более чем 2-тысячелетней истории человечества.

Переводы памятника

Индийские

Имеются переводы поэмы практически на все важные новоиндийские языки: хинди, бенгали, тамили, малаялам, каннада, телугу и др. В названии поэмы нередко встречается слово Чандра (Месяц): например, «Чандра Рамаян» (майтхили), «Рама-Чандра-Чарита-Пурана» Нагачандры (каннада, 11 в.), «Рама-Чандрика» Кешавдаса (хинди).

Азиатские

«Рамаяна» существует на всех главных азиатских языках обычно в переложениях (тибетском, монгольском, индонезийском, непальском, сингальском, тайском и др.).

Начат перевод Вальмики-Рамаяны на японский язык. Он осуществляется Ю. Ивамотой с бомбейского издания. Вышедший в 1980 г. первый том, включающий перевод «Бала-канды», сопровождается примечаниями. (Raghavan V. The Greater Ramayana, Varanasi, 1973; «Sanskrit Ramayanas other than Valmiki's» // Adhyatma and Ananda-Ramayanas. Bombay, 1974.)

Европейские и американские

Существуют переводы на несколько европейских языков всего произведения, в том числе, по крайней мере, пять на английский (среди них, переводы Дж. Х. Гриффита, М. Н. Датты, Х. П. Шастри, Н. Рагхунатана и перевод американской ассоциации по исследованию «Рамаяны»), два полных французских перевода (Х. Фуше и А. Русселя), итальянский перевод Г. Горрезио.

Многие европейские переводы страдают от таких дефектов, как:  использование единственной версии или редакции текста;  игнорирование обширной комментаторской литературы;  безразличие к астрономическому подтексту;  преувеличение значения бытового и исторического начала.

Фундаментальный американский перевод успешно преодолел первые два недостатка, но и он не смог пойти дальше этого и, кажется, большинство исследователей, как индийских, так и всех остальных, не осознает двух последних проблем.

Исследование и перевод текста на английский язык американской ассоциации (Р. П. Гольдман, Ш. И. Поллок, Л. Е. Натан и др.), снабжённый обильными примечаниями, отражает не только сугубо текстологические и герменевтические проблемы, но и намечает важное поле компаративных социологических исследований, пытаясь предоставить объяснения различного восприятия «Рамаяны» Вальмики европейскими, американскими и индийскими востоковедами в терминах их культурных, интеллектуальных, эстетических и религиозных предпочтений. Этот угол зрения подсказывает потребность повторного прочтения эпоса в свете его авторского замысла и ожиданий аудитории и фокусирует анализ на западнях межкультурологических исследований.

Русские переводы

На русском уже давно существует замечательный перевод с хинди переложения «Рамаяны» Тулси Даса, принадлежащий академику А. П. Баранникову (Тулси Дас, «Рамаяна» или Рамачаритаманаса, М.-Л., Академия Наук, 1948).

«Рамаяна» же Вальмики существует пока только в изложениях («Рамаяна». Пер. с санскрита В. Потаповой, М., Художественная литература, 1986 г.; «Сказание о Раме» / Древняя Индия: Три великих сказания. Литературное изложение и предисловие Э. Н. Темкина и В. Г Эрмана. В 2-х тт. Т. 1: Сказание о Раме. СПб., 1995).

В Москве осуществляется с недавних времен перевод «Рамаяны» Вальмики А. П. Гринцером, ведущим научным сотрудником Института высших гуманитарных исследований РГГУ, который уже издал две первые книги. Гринцер является лауреатом Государственной премии (1990), премии им. С.И. Тюляева (1993), премии им. С.Ф. Ольденбурга (1994). Он – автор более 200 работ, в том числе многих переводов с санскрита и оригинальных исследований: «Основные категории классической индийской поэтики» (М., 1987), «Эпохи взаимодействия литератур Востока и Запада» (М., 1997), «Становление литературной теории в Древней Греции и Индии» (М., 2000), «Древнеиндийская проза: (обрамленная повесть)» (М., 1963), «Основные категории классической индийской поэтики (М., 1987). Одна его небольшая работа («Тайный язык «Ригведы», М., 1998) показывает, что он ощущает присутствие тайного плана изложения в древних санскритских текстах. Однако, как явствует из этого трактата, он видит его только в поэтических фигурах и иносказаниях.

Ввиду того, что «Рамаяна» обладает огромным воспитательным и художественным потенциалом, должно приветствовать все попытки ее филологического прочтения. Однако, значение памятника отнюдь не ограничивается только литературной фабулой и художественным содержанием – оно несоизмеримо выше и глубже.

Мой перевод ставит иные задачи. Он был начат в 1995 году при поддержке Фонда Сорос-Беларусь как исследование научного содержания памятника и остановился в следующем году не столько по причине закрытия Фонда, а потому что я, переведя первый том, увидел необходимость фронтальной математико-астрономической дешифровки «Вед», мифологическим, а возможно и математическим дополнением к которым объявляет себя «Рамаяна». Последние десять лет я был занят реконструкцией операционной программы «Чатур-Веда», ее математико-астрономических баз данных и математических шифров и кодов, включающих и дешифрованную нами протоиндийскую (так называемую хараппскую) письменность. Эти фундаментальные открытия описаны в нашей совместной с супругой книге «Ключ к Ведам» (3 тт., СПб., 2005).

После того как стали ясны грандиозные очертания ведийского хронокалендарного эпоса, его безмерная научная глубина и характер кодирования научной информации, стало возможным продолжить работу по переводу поэмы.

Данный перевод осуществляется с текста повторного мадрасского издания С. Куппусуами и других (1953 г.), внимательно просмотренное и исправленное профессором Чиннасвами Састригалом из Калькуттского Университета при содействии группы учёных.

Поскольку «Рамаяна» Вальмики состоит из семи книг и текст богат мифологическими терминами, которые требуют пояснения и комментария, а также принимая во внимание то, что текст «Рамаяны» с санскритскими комментариями и в комментированных переводах простирается приблизительно на 2000 страниц, я счел самым подходящим издать перевод в семи книгах. Я стремлюсь пролить новый свет на главные вопросы интерпретации «Рамаяны» путём сравнения санскритских комментариев, привлекая самые современные способы текстологической интерпретации и литературно-культурного анализа, использованные в русских и в лучших европейских переводах и исследованиях.

Первой особенностью данного перевода является отличие моего видения и понимания мифологии от традиционного, зафиксированного в таких опусах, как «Мифы народов мира», комментированный перевод «Махабхараты» (пока незавершённый), некоторые – весьма немногочисленные – русские исследования древнеиндийской мифологии, популярные изложения индийских мифов и зарубежные индологические публикации. Это видение, будучи далеко не завершённым, тем не менее, должно представлять интерес как для рядового, так и для искушённого читателя, ибо оно опирается на уже давно сформировавшуюся научную традицию астрономической интерпретации ведийских текстов, подкреплённую моим собственным текстологическим анализом древних санскритских писаний.

Некоторые результаты моего исследования ведийской мифологии и ее астрономической дешифровки были представлены на суд научной общественности на четырех Всемирных санскритологических конференциях (Мельбурн, 1994; Бангалор, 1997; Турин, 2000; Дели, 2001). Основная концепция этого видения отражена в статьях на белорусском и английском языках, а также в книгах «Кшемендра Вьясадаса: Основы истинного добронравия» и «Ключ к Ведам» (3 т.). Я постарался пересмотреть с астрономико-календарных позиций и понимание мифологии, и датировку главных произведений, таких как «Веды» и «Рамаяна», и характер их содержания и функционирования в древней культуре в качестве специфических мифо-право-хроно-программ, организующих календарь, систему образования, управления и сам мировоззренческий хронокосмос древней индийской цивилизации.

Второй яркой особенностью данной работы является его «славянская» стилизация. Старательно избегая как излишней модернизации, так и архаизации перевода, я счел приемлемым прибегнуть к широкому введение авторских неологизмов, созданных на основе славянизмов, для передачи трудных понятий. Современный русский язык имеет целый ряд достоинств в отношении способности передавать лексические, грамматические и стилистические особенности санскрита без особого затемнения смысла. Там, где такое затемнение все же возникает, я даю пояснения в примечаниях.

Это было также продиктовано стремлением не допустить перенасыщения текста перевода непереведёнными санскритскими кальками.

Данный памятник сложился в глубокой древности в недрах весьма самобытной духовной традиции. Санскрит, претендуя на статус божественного, совершенного языка и, действительно, являясь богатейшим языком в мире, не допускал никаких иноземных заимствований. Если некоторые современные филологи и обнаруживают какие-то заимствования, то, всё же, они отмечают, что они очень труднораспознаваемы и выглядят в большинстве случаев весьма органично.

Самими же творцами все слова воспринимаются как санскритские, т.е. научные термины, «искусственно созданные» для целей ведийского шифрования календарных мифохронотаблиц. В священном тексте не могло быть даже пракритизмов, просторечий и вульгаризмов, что уж там говорить о заимствованиях из языков яванов, млеччхов, барбаров и иных «варваров»! Можно допустить создание санскритских терминов по подобию с иностранными словами, но это было в любом случае самостоятельное словотворчество, а не слепое заимствование, характерное для современного русского, белорусского и других языков.

Ввиду этого я счел неуместным в переводе употреблять латинизмы и другие иностранные заимствования русского языка. Эти заимствования появились в русском языке в последние столетия, спустя много времени после возникновения санскритского эпоса. Часто они заменяли соответствующие слова русского языка, входили непосредственно из французского, немецкого или английского языков, внося значительные изменения не только в понятийный строй русского языка, но и в семантические поля латинских прототипов и западноевропейских языков-посредников. Их допущение в санскритское произведение сакрального происхождения означает модернизацию, смешивает представления разных эпох, навязывает несвойственный памятнику языковой эклектизм.

Использование иностранных заимствований тем более представляется излишним, что русский язык имеет свой запасник древних слов и понятий. Мы руковод-ствовались установкой: если уж заимствовать, то – только славянские слова из старославянского или древнерусского, которые наиболее родственны санскриту и более всего приспособлены к улавливанию тончайших движений духа и стилистических вибраций памятника.

Это касается не только словарного состава, но и грамматического строя. Разумеется, при этом наиболее трудной задачей является подыскивание таких выражений, которые позволяли бы максимально близко передавать строение санскритской фразы, в то же время в наименьшей мере отклоняясь от духа и буквы памятника.

Чрезвычайная близость русского и санскрита позволяет легко находить буквальные решения, которые, хотя, возможно, и снижают литературные достоинства перевода, позволяют, тем не менее, почувствовать живое дуновение древности – строй слов и мыслей древних ученых, поэтов и сказителей. К тому же, устный эпос, даже будучи отшлифован за тысячи лет, несомненно, несёт следы архаизмов, а местами – возвышенной, хотя и грубоватой, простоты.

Русские переводы

Самое же важное – являясь, по моему глубокому убеждению, священным речитативным календарём-хронометром, памятник диктовал своим создателям определённые условия, формы и размеры, что, безусловно, нередко шло вразрез с художественными принципами. Нельзя забывать и о музыкальных и украшательных условностях песенной поэзии, которые, в большинстве случаев, просто не могут быть сохранены в прозаическом переводе (значительно обедняя его), а в ряде случаев, кажутся вычурными излишествами или несуразицами и придают повествованию ничем неоправданную высокопарность и тяжеловесность. Я не старался изгонять из перевода эти «узкие» места, громоздкие фразы, бесконечные перечисления, архаичные понятия и другие подобные явления условностей стихосложения.

Разумеется, есть множество понятий, перевод которых представляет большие трудности. В ряде случаев я пользовался опытом, накопленным в русской санскритологии, но, когда дело касается ключевых понятий, я попытался подыскать им более адекватные, на мой взгляд, переводы или описательные определения.

Одним из ключевых понятий санскритской культуры является слово дхарма: «Нет ничего выше дхармы» («Шатапатха-брахмана», 14.4.2.23). Проанализируем его в качестве иллюстрации.

Индийские авторы обычно настаивают на том, что слово дхарма не может быть переведено ни на один язык, а может быть понято только из санскрита. Но так ли это? В санскрите это слово означает «то, что поддерживает». Как разъясняет А. К. Прабхакар, «дхарма – это то, что поддерживает, удерживает, питает, гармонизирует, соединяет, объединяет» (чувствующее и лишённое чувствительности начала, личность и общество, человечество и мир).

В «Манава-дхарма-шастре», классическом тексте, посвящённом изложению основ дхармы, дхарма предстаёт как учение о календаре, социальном устройстве, праве, управлении державой, морали и религии.

Русские исследователи до сих пор переводят этот термин различно: «религия», «религиозный долг», «право», «справедливость», «добродетель», «мораль», «закон», «элемент»… либо предлагают калькировать, т. е. вовсе не переводить.

По мнению Д. Деррета, которое разделяет и русский исследователь «дхарма-шастр» А. М. Самозванцев, в центре внимания учебников дхармы находилась этика, описывавшая идеальное устройство общества и правила идеального поведения для представителей разных сословий (варн) и ступеней жизни (ашрамов). «Право, таким образом, представлено здесь не само по себе, а в числе и в качестве правил добродетельного поведения кшатрия-царя, т. е. как предмет этики в понимании дхармашастр. Составители их, по сути, имели дело не с религией или правом в чистом виде, а с религией или правом как важными компонентами этики».

Действительно, дхарма («то, что поддерживает») как раз и означает то, что является устойчивой опорой жизни общества и государства. В качестве опоры рассматривается, в первую очередь, совокупность основных нравственных, правовых и религиозных норм, которые призваны упорядочить отношения между людьми разных полов, возрастов, сословий, народом и правителем (см. «Законы Ману»).

Употреблялось ли слово дхарма в применении к царской власти в древней Индии? – Несомненно! В древней Индии император, чакравартин («вращатель колеса»), изображался с кругом или стоящим на шаре, что указывало на его солнечное или лунное «происхождение» и власть над Вселенной. Юдхиштхира, являющийся в «Махабхарате» воплощением Дхармы, после победы Пандавов становится владыкой всей Земли, то есть Вселенной. Все индийские цари древности и средневековья возводили своё происхождение к Солнцу и Месяцу. Напомним, Рама – ярчайший представитель поколения царей, потомков Сурьи, Солнца или Полной Луны, властелинов Вселенной. Поэтому он – «дхармавит» («державовед»), «дхармаван» («державный муж», «самодержец»), «дхарматма» («державносущий»).

Более того, олицетворённая дхарма предстаёт в мифологии в образе справедливого Дхарма-раджи, Державорядца, царя «царства мёртвых» (Месяцев), воплощения Сатурна.

Согласно «Яджур-веде» (38.14), «Дхарма – это вот этот Сурья. Он «отапливает» (согревает) всё это. Всё это «удерживаемое» (дхритам) «удерживается» (дхараяти) им».

Сурья же, по определению ведийских текстов – это Дхарма, «Вседержец»; основа (аятанам) всего; Создатель, Всетворец (Дхата, Вишвакарман); Индра, царь богов и владыка всего сущего; Смерть; Год; Время; Жрец, восседающий на жертвеннике; Кормилец или Поддерживатель (бхарта); Светило (Васу), сидящее во «внутреннем пространстве» (антарикша) или небе (вьёма); Варуна, когда находится в «Водах» (среди созвездий); Агни (Огонь, Месяц, Солнце); Лоно Агни; Арка (Яркое Солнце); Джьётих (Свет); Шукрах (Искра, Венера); Ваджапея; Адитья (Солнце или Полная Луна); сущность всех лунных божеств (дэватов); Светоч, наделяющий силой лунные созвездия накшатры (см. замечательный словарь ведийских терминов Бхагаваддатты и Хансараджи – Bhagavaddatta evam Hansaraja. Vaidika-Koshah, Varanasi, 1992. Pp. 602-607).

Упоминание положения Сурьи среди лунных созвездий, как и его отождествления с Агни (первым днем полнолуния) и Индрой (вторым днем полнолуния), а также замечание «Гопатха Пураны» (5.14) о том, что «Сома (Месяц), став Сурьей, освещает этот мир», указывают на его лунную природу. Но Сурья – также и «мир света» или «страна света» (дью-локах, дью-стханах).

Таким образом, Дхарма, «Держава», предстаёт и Светилом-вседержцем, и государством света, и хроноправопорядком этого вселенского государства, совмещая все значения славянского слова «держава»: государство, владение, правовой договор, знак царской власти.

Подразумевая под «этикой» учение об этосе, т. е. устойчивых нравственных чувствах, мыслях, понятиях, отношениях, идеалах и прочих духовных ценностях, я часто перевожу это слово как «нравоучение», применительно же к древнеиндийской всеобъемлющей энциклопедической дхарма-шастре («науке о государственной морали»), на мой взгляд, вполне уместен и описательный термин «веро-право-нравоучение».

Однако, понятие «дхарма» как духовная основа человеческой деятельности вполне оправданно в большинстве контекстов можно заменить на емкий термин-кальку «держава».

Разумеется, понятие «державы», я использую не в современном смысле – национальное или политическое устройство как орудие подавления одного этноса или класса другим, а в древнем – как божественное, духовное, мудрое и справедливое устройство мира, которое символизируется Небесным Царем – Месяцем, Измерителем Пространства и Времени, высшим правителем Вселенной, провозглашённым истинным оплотом, олицетворением или воплощением дхармы, вселенского миропорядка или образцового государства.

Царь древности мыслился не только государём, полководцем, но и правоведом, судьёй и первосвященником, вселенским божеством или – в самом простом случае – наместником божества на Земле. Известно, что власть как в Византии и Риме, так и в современных европейских монархиях, понималась и понимается как опора общественных обычаев и нравов, веры и права. Расширительно – власть царя означала справедливость, право, веру и нравственность божественного происхождения.

В санскритских текстах сама Земля именуется Дхарини, «держательницей» (пяти «стихий природы», Огня, Солнца и Луны, или восьми сторон света). Это обстоятельство позволяет, несомненно, сблизить русское «держава» в значении «страна, государство, империя» и Дхарини (Вселенная).

В русском слове «держава» ясно присутствуют два смысла: то, что поддерживает (опора), или то, что удерживается (владение). Любопытно, что в польском языке «держава» означает также «договор, соглашение, дающее право владеть или заниматься чем-либо», т. е. правовое соглашение, право в узком смысле.

Когда возражают, что русское «держава» обозначает государство и поэтому не приемлемо в данном случае, забывают, что слово «держава» имеет, в частности, и такое значение как золотой шар, украшенный венцом или крестом, обозначающий небо, солнце, месяц и, следовательно, верховную власть над миром и светом.

Принимая во внимание все эти соображения, я не стал останавливаться на каком-то одном варианте перевода, а прибег к описательному переводу: «право-нраво-вероучение», «державное право», «державномудрие», и, если угодно, к авторскому неологизму – «держава» в значении всего вышеперечисленного.

Подобной логикой я руководствовался и во множестве других контекстов, некоторые из них пояснены в примечаниях.

Текст перевода первой книги выверен путём сравнения с англо-индийским, англо-американским и французскими переводами. Русский перевод Гринцера в то время был не доступен.

Михаил И. Михайлов
(Минск, 2008)